Лицом к будущему

Г.З. Файнбург

Пермский национальный исследовательский
политехнический университет

Лицом к будущему:

методология формационного перехода
(Из архивных материалов
З.И. Файнбурга и Г.П. Козловой)

Работа основана на рукописях из архива З.И. Файнбурга и Г.П. Козловой, посвященных методологии познания социального развития общества. В центре анализа находится формация и формационное развитие человеческого общества.

Ключевые слова: цивилизация, общество, развитие, будущее, марксизм, методология, социализм

G.Z. Fainburg

Perm National Research Polytechnic University

Facing the Future: The methodology

of formation transition (From the archival
materials by Z.I. Fainburg and G.P. Kozlova)

The article is based on manuscripts from the archives of Z.I. Fainburg and G.P. Kozlova, dedicated cognition methodology for social development. In the center of the analysis there are the formation and formation’s development of the human society.

Keywords: civilization, society, development, future, Marxism, methodology, socialism.

«Цивилизация, где цели превалировали над возможностями, завершилась! Теперь мы стоим на пороге цивилизации, у которой принципиальные возможности превалируют над целями, и выбор целей становится основой существования человечества», – более четверти века написал сам для себя в заметках З.И. Файнбург, и был прав.

Сегодня человечество переживает эпоху глобального экономического и социально-политического катаклизма. Всемирный кризис господствующей экономической и финансовой системы, «фибрилляция» экономик ведущих стран, становление Китая как сверхдержавы по всем мыслимым параметрам и показателям, усиление борьбы за мировое господство, жестокость средневекового религиозного фанатизма, скрещенного с современными средствами ведения боевых действий, – все это заставляет человечество научиться принимать и реализовывать «правильные» для успеха дела решения, опирающиеся на «научный анализ». От этого зависит не только наше настоящее, но и предвидимое обозримое будущее, которое не сможет состояться, если не будут правильно выбраны приоритеты действий, обеспечивающие текущую и долгосрочную устойчивость развития, реальную глобальную и индивидуальную безопасность.

«Но современная наука подобна Голему: она всесильна не только в созидании, но одинаково всесильна и в разрушении. Став крупной индустриальной отраслью, массовым занятием, наука отчуждается от своих фактических творцов и хозяев, обретает самостоятельность и независимость существования, кажется людям стихийной и необузданной силой.

Что сулит человечеству бурное развитие науки: неограниченное могущество или ужасную гибель? Можно ли управлять прогрессом науки, вести его, или он нас ведет в неизвестность? Может быть, для сохранения своего существования человечеству надо не по спирали, а по кругу двигаться вперед и сейчас самое время повернуть науку со спиральной орбиты на круговую? А может быть, все это надуманные страхи и дело не в науке, а в социальной среде ее существования и развития?

На все эти вопросы нам необходимо ответить не из одного только праздного любопытства»[1].

Таким образом, мы приходим к пониманию крайней важности наличия развитой методологии социального анализа. Только поднявшись на глобальный уровень анализа, изменив масштаб видения проблемы, рассмотрев человеческое общество как единый объект, как систему, удается описать глобальный переход от «экономического» общества к постэкономическому, когда социальные факторы развития станут «доминировать» над привычными нам сегодня экономическими.

Такое обобщенное понимание истории оказалось не только возможным, но и очень результативным в рамках теории марксизма. Однако для этого надо было коренным образом изменить метод исследования, точку зрения, отказаться от копания в «видимости» вещей и явлений, перейдя к научному анализу их «сущности».

Как известно, классики марксизма творили более 100–150 лет назад, опираясь на имеющуюся тогда фактографическую базу. Однако созданная ими методология, и в первую очередь диалектическая логика, оказалась настолько плодотворной и предсказательной, что реально приблизила общественные науки к своим естественнонаучным собратьям.

Вместе с тем «в последнее время, в связи с перестройкой экономического механизма, элементарный постулат социальной диалектики о неизбежном и необходимом взаимопроникновении старого и нового на первых ступенях развития новой исторической формации, постулат о диалектической исторической преемственности (равно можно сказать и о «диалектической природе» исторического отрицания), включающий в себя единство отрицания (доминирующая сторона развития) и преемственности (подчиненная, но не менее закономерная и обязательная сторона развития), вызвал очередную волну необоснованных и неаргументированных нападок. Добро бы тщились в отрицании диалектики те, кто в ее овладении не поднимался выше формального экзамена кандидатского минимума. Так нет, все стараются «профессиональные диалектики». В свое время В.И. Ленин в своих черновых набросках горестно заметил, что за долгие годы никто из объявлявших себя марксистами не прочел Гегеля, а потому, увы, ничего не понял в „Капитале“…»[2].

Сам Захар Ильич не только тщательно прочитал Гегеля и разобрался в диалектической логике «Капитала», но и овладел методами диалектики познания [1]. В одной из своих заметок Захар Ильич писал, что «специфической особенностью марксистской философии является диалектическая непрерывность самого процесса познания. И хотя непрерывность реализуется как последовательная смена дискретного, именно непрерывность этого процесса является доминантной. Естественно, что развивающийся объект, в нашем случае – общество в своем историческом развитии, может быть познан только развивающимся познанием в рамках взаимосвязи относительной и абсолютной истин. Глубокий вред и научная несостоятельность любых проявлений догматизма[3] состоит именно в попытке «остановить» познание развивающегося объекта. Познание может искусственно «остановиться», но развивающийся объект – история – остановиться не может».

И лучшим способом приостановить или направить в другую сторону познание является внутренний животный страх «научного работника», «политического деятеля» или, что все чаще встречается в сегодняшней жизни – «активиста».

В рукописях З.И. Файнбурга сохранились написанные им еще в 50-е годы прошлого века заметки об этом явлении, озаглавленные «Страх и пропаганда»:

«Страх сам по себе не является аргументом в пропаганде. Он и не воспринимается объектом пропаганды как аргумент. Он выполняет роль тормоза, подсознательно задерживающего логическое переосмысление информативного содержания пропаганды.

Конкретная природа этого страха уже безразлична:

– страх тюрьмы,

– страх лишения работы,

– страх потери привилегий,

– страх публичного «разбирательства»…

Все это – УГРОЗЫ

– свободе

– личности,

– социальному статусу,

– наконец, просто спокойствию…

Свобода есть состояние, когда последствия вашего несогласия и т.п. не могут быть квалифицированы как УГРОЗЫ. Каковы последствия, которые не могут быть квалифицированы как угрозы, – это особый предмет».

Самому Захару Ильичу такой «социальный» страх был не свойственен. Он был Мыслитель и мыслил СВОБОДНО! И писал так же, а потому его так неохотно публиковали «власть предержащие» и так охотно читали все настоящие ученые.

Методологией Захара Ильича всегда была диалектическая логика марксизма. В ее рамках внутренне противоречивое развитие общества воспринималось как процесс, что суперсжато было выражено Захаром Ильичем названием темы его основного научного исследования – «историческое место социализма». Не вневременное и внепространственное местонахождение как «состояние», а как временной конкретно-исторический процесс непрерывного диалектического развития. Однажды Захар Ильич задумал статью под названием «Методологические проблемы исследования исторического места социального объекта», написал этот заголовок на чистом листе клетчатой бумаги, дописал автора, г. Пермь… и почему-то никогда к нему больше возвращался, хотя и хранил в бумагах своего огромного архива.

Среди многочисленных рукописей архива наше внимание привлекли три страницы, написанные черной китайской перьевой авторучкой. Последний абзац дописан пастой. Заметки озаглавлены «Историческое место социализма (конспективная постановка проблемы). Основные методологические принципы подхода к проблеме». Это заметки для себя, заметки, написанные одним махом, чтобы не потерять и не забыть мысль!

«Определение исторического места – критический пункт формационного анализа развития общества.

Понятие формации в нашей литературе избыточно формализуется, догматически привязывается к классическому перечню и т.п. «Формация» – понятие методологическое прежде всего, а уже потом можно говорить о конкретной классификации (которая и у классиков не была незыблемой: см. Ф. Энгельс. Происхождение [семьи, частной собственности и государства], гл. IX).

Отсюда – схоластичность дискуссии о том, является ли социализм формацией? С методологической позиции применения понятия формации единство социализма и коммунизма не может быть безусловным аргументом против применения этого понятия к социализму. Против несколько иное: соотношение МТБ [материально-технической базы] социализма и коммунизма.

Основой анализа исторического места является:

– анализ противоречий социального развития;

– анализ специфических свойств изменения качественных границ в обществе в зависимости от типа самого общества.

Выяснение исторического места социализма предполагает определенную схему формационного членения исторического процесса. Схема эта может быть только предельно обобщенной.

И как бы мы не называли все обозначенные на схеме «подразделения» исторических эпох, все они – формационного характера.

Основные элементы анализа исторического места:

– определение «порядка» оценки, т.е. определение «координатной сетки» анализа, критериев оценки (высшее – как ключ к низшему);

– определение объективных (материальных) предпосылок данного типа общественных отношений (социализма, в нашем случае), что означает необходимость выяснения противоречий, которые предыдущий этап истории поставил, но не мог решить (именно их решение требует выхода за пределы предыдущего типа общественных отношений);

– определение тех противоречий, которые составляли основу движения предыдущих социальных форм, и которые решает данная общественная форма (т.е. выяснение преимуществ социализма по сравнению с классово-антагонистическими обществами, капитализмом в частности);

– определение тех противоречий (проблем), которые данный тип общества вызывает к жизни, которые являются источником его развития, но которые он решить не может, другими словами, таких противоречий, которые выводят нас за пределы данного типа общества (т.е. выяснение его исторической ограниченности как основы дальнейшего поступательного хода истории).

Только в единстве всех этих элементов анализа исторического места такой анализ приобретает подлинно системный, научный характер».

Захар Ильич всегда считал, что ключ к пониманию развития человеческого общества в целом, ключ к предвидению проблем и успехов будущего общества лежит в понимании советского социализма, сочетающего в себе и абсолютно закономерное (с позиции экономики и всемирно-исторического развития) и относительно случайное (победа революции в отсталой стране, культ личности, отставание от современного капитализма) [15].

«Глубокая озабоченность общества недостаточной научной обоснованностью принимаемых в стране социальных, экономических, технологических, экологических решений вызвала к жизни попытки разобраться в истоках такого положения» [8]. И вот, в гуще споров перестройки З.И. Файнбург пишет совместно с Г.П. Козловой ряд статей о развитии общества и о социализме, ибо всю свою творческую жизнь они занимались исследованием теории социализма (см., например, [1–4]).

Эти работы образуют своего рода логическую систему. В одних публикациях 1989–1990 годов авторы разбираются в истории и сущности того общества, в котором они жили – советского социализма [5–10]. В других – попытались соотнести события исторического развития и проблемы современности с постулатами фундаментальной науки об обществе [11].

Итоги всей этой работы частично подведены в книгах Захара Ильича, написанных при интеллектуальной и технической поддержке Галины Петровны [12–14].

Вместе с тем многое написанное в тот период осталось неопубликованным. И тогда, и сейчас, спустя почти четверть века, всех волнует один важный и общий вопрос: а могла ли наша страна, отправляясь от Октября 1917 года и ленинской новой экономической политики, прийти к социализму?

Только ответив на этот вопрос, мы можем понять пути движения человеческого общества, возможные альтернативы, придать известную научность практике.

Обо всем этом говорится в рукописи одной из последних работ З.И. Файнбурга и Г.П. Козловой «Могло ли наше общество стать социалистическим?.. Опыт прогностического исследования, опрокинутого в прошлое», написанной, скорее всего, в августе 1990 г.

Сохранился черновик самых первых набросков этой статьи рукой Захара Ильича. Сначала идет название, прямо и четко говорящее о сути: Могла ли Россия построить социализм?, потом – подзаголовки: первоначально написано «Гипотетическое предвидение прошлого», потом надписан новый подзаголовок: «Прогноз, опрокинутый в прошлое». Подзаголовок был явно неудачным, ибо речь шла об анализе гипотетических вариантов, которые потенциально могли, но не были реально воплощены в жизнь ходом истории. Однако суть работы была ясна, и автор двинулся дальше:

«1) Неясно было, что строить

2) Неясно было, как строить

3) Не очень ясно было, кто должен строить».

Справа автор для себя стрелочками и скобочками пометил две мысли. Первая: неясности, что строить определяют и неясности, как это строить. Вторая: И обе эти проблемы, и третья – все они опираются на теорию социального развития.

Помимо этого стрелочкой вниз от слова «очень» логика мысли переводилась на анализ того, почему не очень было ясно, кто должен строить…

«Не ясно было соотношение и качество: экономики (1), политики (2), культуры (3), идеологии (4), «располагающихся» в традиционном порядке взаимного влияния для феодальных и буржуазных отношений, но необходимых для социализма в ином порядке: 4-3-2-1, где главенствует идеология, влияющая на культуру, которая определяет политику, которая определяет экономические решения. Смена формационного типа влечет за собой смену структуры, и культура в широком смысле (включая науку, нравственность и идеологию) выходит «наверх». А в общине??».

Жирной двойной линией очерчено внизу поле других важных мыслей, которые нужно было зафиксировать: «не является ли современная трансформация религии (особенно христианства) превращенной формой движения к «новому» в условиях, когда человеческий материал «старый». Религиозный «механизм» формирования индивидуальной нравственности (индивид как часть целого) уже не современен, следовательно, нужен новый механизм, но сохраняющий достижения строго.

И еще одной линией волнисто отчерчено поле для фразы: «Цивилизация потребления или цивилизация культуры?».

Дальше на других листках разбирался вопрос о том, почему «все пошло не так, как надо». Основные зафиксированные причины виделись в инерции идеологии военного коммунизма и соответствующих представлений в руководстве партией и страной, которое сложилось в организационном процессе борьбы. Теория социализма оставалась на нулевом уровне, да и сама революция была крестьянской, а социализм ожидался в будущем (здесь Захар Ильич поставил значок Nota Bene!). Более того, общее гонение на науку (философский пароход и высылка ученых), присвоение имени «марксист» не по существу взглядов, а по партийной принадлежности, открытое вмешательство ЦК в науку – все это не способствовало выработке правильного курса построения социализма. Давление вульгарной идеологии на научную теорию социальных процессов было огромным. В итоге возникает «плановость как беззаконие» и всевластие государства. «Полно примеров „насилия“ всевластного государства над объективными законами социального развития. Замалчивание этих фактов в исторических работах мешает критическому исследованию важнейшего сегодня вопроса о соотношении теории и практики. История – ключ к решению сегодняшних практических вопросов, а не только средство идеологического манипулирования», – писал Захар Ильич в одной из своих заметок.

В размышлениях о том, почему реальный советский социализм проигрывает западному капитализму, Захар Ильич однажды зафиксировал для себя следующие мысли: «ГП[4] полагает, что надо напрямую ставить вопрос о том, что социализм не может превзойти капитализм в экономических отношениях. Ему бы не отстать, можно даже несколько отставать, а в целом нужно выйти на тот же уровень, когда: увеличение объемов теряет свой смысл (производственное изобилие); качество производства сравняется; нужна станет 2-я промышленная революция, а не просто научно-технический прогресс.

Общество должно в принципе исчерпать экономические проблемы, чтобы на первый план выступили социальные проблемы, в которых (социальные возможности и социальные гарантии) преимущества социализма безусловны.

Почему же (и в чем конкретно, технологически) коллективизм недостаточно конкурентоспособен перед капитализмом экономически? В стимулах? В отсутствии «автоматизма»? Очевидно, снижается степень внесубъектной объективизации, а степень объективизации «точнее» как механизм, чем тот, в который вмешивается субъективность.

Везде, где социальное переплетено с экономическим, встроено в него, проявляется преимущество коллективности. Но там, где экономическое существует в чистом виде – ??

У классиков даны экономические предпосылки коллективности, но сопоставление с капитализмом (2-ая глава «Манифеста коммунистической партии») они ведут по социальным критериям, т.е. ведут речь о социальных преимуществах коммунизма перед капитализмом (преимущества капитализма перед феодализмом в 1-й главе – экономические!!!)».

«Классики (К. Маркс и Ф. Энгельс) жили давно и ухватили тенденцию общественного развития. Ухватили верно – разве не так пошла и идет история в своем основном русле? Но жизнь как всегда сложнее и богаче голой тенденции…», – писала в записке Захару Ильичу Галина Петровна, – «Я считаю, социализм – это идея, и надо видеть реальное воплощение, оно всегда будет существовать в несколько отличной от идеи, даже превращенной, форме, т.е. форме, заданной конкретными историческими условиями, обстоятельствами».

«Капитализм стран Запада опередил нас за счет вынужденного и стихийного большего развития в самом себе социалистических начал…» – напечатано на отдельном листке и сохранено.

Так могли ли мы построить социализм за 70 лет советской власти? Ответ на это частично содержится в публикуемой нами рукописи статьи Захара Ильича и Галины Петровны. Предварим ее словами из публикации Захара Ильича о роли науки в принятии социальных решений [8]:

«Неспешна твоя поступь, История...

Трагический по своим итогам опыт столкновения цивилизации с необходимостью обновлять основные свойства и смыслы социальной жизни, сохраняя при этом все позитивное, нажитое тысячелетиями, внушает, в конце концов, не только страх, но и надежду. Человечество выжило, не погибло от собственной неумности, от нежелания и неумения обуздать свой эгоизм. Кажется, что мы что-то начинаем понимать в собственной истории, кажется, что мы не совсем потеряли способность к самокритике. Может быть, мы и в самом деле наконец сумеем извлечь из нашего прошлого действенные, полезные, практические уроки для настоящего и будущего?...»

Список литературы

1. Файнбург З.И., Козлова Г.П. Диалектическая логика политической экономии социализма / под ред. д-ра филос. наук, проф. В.П. Красавина. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1982. – 138 с.

2. Файнбург З.И., Козлова Г.П. Формирование научных представлений о социализме на основе «Социалистической критики капиталистического способа производства» // Методологические и теоретические проблемы политической экономии социализма в «Экономических рукописях 1857–1859 гг.» К. Маркса. – М., 1985. – С. 86–97.

3. Файнбург З.И., Козлова Г.П. Вычленение объективного в субъективном как критический пункт прикладного социального познания // Тез. докл. VIII Междунар. конгресса по логике, методологии и философии науки, Москва, 17–22 авг. 1987 г. – М., 1987. – Т. 5, ч. 2, секции 7–11. – С. 463–465.

4. Файнбург З.И. Противоречия коммунистической формации: сущность и методология исследования // Противоречие как источник развития: межвуз. сб. / М-во высш. и сред. спец. образования РСФСР; Проблемный совет по материалист. диалектике. – Л., 1988. – С. 97–111. – (Проблемы диалектики. Вып. XIII).

5. Файнбург З.И., Козлова Г.П. Какой социализм мы строили? // Политическое образование. – 1989. – № 18. – С. 37–45.

6. Файнбург З.И., Козлова Г.П. Концепция против цитаты: К вопросу о современном прочтении классического наследия // Экономические науки. – 1989. – № 1. – С. 77–86.

7. Файнбург З.И., Козлова Г.П. Развитие взглядов В.И. Ленина на социализм // Обновляющийся социализм: Облик, тенденции, поиск: тез. к науч.-метод. конф. преподавателей ун-та марксизма-ленинизма / Общест.-полит. центр Перм. обкома КПСС; Ун-т марксизма-ленинизма. – Пермь, 1990. – С. 5–9.

8. Файнбург З.И. Только наука! // Химия и жизнь. – 1990. – № 2. – С. 9–13.

9. Файнбург З.И. Наука и политика. Место и роль науки в истории и современной структуре общества в СССР // Пульс-90. Пермские ученые о некоторых теоретических и практических вопросах перестройки. – Вып. 2. – Перм. кн. изд-во, 1990. – С. 6–36.

10. Что такое социализм: [Круглый стол. Ведущий З.И. Файнбург] // Вечерняя Пермь. – 1990. – 16 марта.

11. Файнбург З.И., Козлова Г.П. Формационный подход К. Маркса и развитие социализма // Экономические науки. – 1990. – № 6. – С. 24–37.

12. Файнбург З.И. Не сотвори себе кумира… Социализм и «культ личности» (Очерки теории). – М.: Политиздат, 1991. – 319 с.

13. Файнбург З.И. Предвидение против пророчеств: Современная утопия в облике научной фантастики / Мемориальное издание под общей редакцией проф. Г.З. Файнбурга. – Пермь: Изд-во Перм. гос. техн. ун-та, 2007. – 280 с.

14. Файнбург З.И., Козлова Г.П. Коллективистское общество. Идеал. Теория. Реальность. – Мемориальное издание / Подготовка к изданию – проф. Г.З. Файнбург – 2-е изд., испр. и доп. – Пермь: Изд-во Перм. нац. исслед. политехн. ун-та, 2013. – 352 с.

15. Файнбург Г.З. Разум и чувства (О некоторых взглядах З.И. Файнбурга на историческое место советского социализма) // Современное общество: вопросы теории, методологии, методы социальных исследований: материалы Х Всерос. науч. конф., посвящ. памяти проф. З.И. Файнбурга (Файнбургские чтения). – Пермь: Изд-во Перм. нац. исслед. политехн. ун-та, 2010. – С. 14–29.

Файнбург Григорий Захарович – заслуженный работник высшей школы РФ, доктор технических наук, профессор, директор Института безопасности труда, производства и человека Пермского национального исследовательского политехнического университета, e-mail: [email protected].

З.И. Файнбург, Г.П. Козлова

Пермский политехнический институт[5]

МОГЛО ЛИ НАШЕ ОБЩЕСТВО
СТАТЬ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИМ?
Опыт прогностического исследования, опрокинутого в прошлое

В статье, написанной летом 1990 года, рассматриваются актуальные и поныне вопросы выбора путей строительства социализма. Детально обосновываются объективные и субъективные причины выбора «государственного капитализма» как деформированной формы реализации социалистической идеи.

Ключевые слова: социализм, капитализм, формация, октябрьская революция, марксизм, предмарксизм, история России, формационный переход.

Z.I. Fainburg, G.P. Kozlova

Perm Polytechnic Institute

WHETHER THERE COULD BE OUR SOCIETY SOCIALIST?
Experience of prognostic research,
overturned in the past

In article written in the summer of 1990 questions of a choice of ways of construction of socialism are considered actual and until now. In details the objective and subjective reasons of a choice of "the state capitalism" as the deformed form of realization of socialist idea locate.

Keywords: socialism, capitalism, formation, October revolution, Marxism, premarxism, history of Russia, formational transition.

Вопрос, вынесенный нами в заголовок статьи, может кому-то показаться простым. На самом деле это – одна из ключевых загадок последнего столетия истории: истории Государства Российского и истории мира в целом. В этом вопросе скрыт не только (а может быть, и не столько) ответ на то, что могло быть с нами в прошлом, но и ответ на то, что может ожидать изрядную часть человечества в будущем.

Сама постановка проблемы для нас как авторов появилась естественным путем. Дело не только в том, что всю свою творческую жизнь мы занимались исследованием теории социализма. Своего рода логическую цепочку образуют и наши публикации 1989–1990 годов: сначала мы попробовали ответить на вопрос: «Какой социализм мы строили?» (Политическое образование. 1989. № 18); затем мы попытались соотнести события современности с постулатами фундаментальной науки об обществе: «Формационная теория К. Маркса и современный социализм» (Экономические науки. 1990. № 6); наконец, сам собой возник и своего рода заключительный вопрос: а могли ли мы, отправляясь от Октября 1917 и ленинской новой экономической политики, прийти к социализму? Только ответив на этот вопрос, мы можем придать известную целостность своей концепции современного социализма, обоснованием и анализом которой мы занялись задолго до того, как новое понимание определения «современный» стало предметом ожесточенных дискуссий.

Речь идет об одной из ключевых проблем формационного перехода: может ли политическая революция создать преимущественные условия для перехода от одной формации к другой и, в частности, – от капитализма к социализму? Каков был реальный путь истории СССР, теперь уже во многом известно. Однако, при всех разногласиях в оценках, хорошо известно, что путь этот был далек от оптимального варианта. И хотя возможный оптимальный вариант прошлого на сегодняшний день является, безусловно, гипотетичным, его рассмотрение очень важно не только для теории, но и для еще предстоящей миру социальной практики.

Формационный переход от феодализма к капитализму занял около трех-четырех сотен лет. Прогноз А.А. Богданова-Малинов­ского (сделанный им в 1908 году) относительно формационного перехода к социализму: две-три сотни лет. Поэтому пока надо рассматривать все вопросы формационного перехода к социализму как дело преимущественно будущего. Опыт прошлых 70 лет для этого будущего очень полезен, но возможных перспектив достижения этого будущего один этот опыт исчерпать никак не может. Поэтому анализ этих 70 лет с позиции не только реально состоявшейся истории, но и исторически возможных ее вариантов, может уяснить известные основания для попыток прогнозирования продолжающегося (только прошедшего пока первые шаги) формационного перехода.

Формационный переход – это всегда сочетание революционного и эволюционного путей развития. Это сочетание само по себе глубоко противоречиво. Глубоко противоречив и сам процесс формационного перехода. Каковы конкретно возможные и каковы теоретически оптимальные пути сочетания того и другого путей? В этом – проблема.

Проблема возможности создания социалистического общества в результате революции рабочего класса и, в частности, Октябрьской революции 1917 года в России, возвращает нас к необходимости дать определение: что такое социализм с точки зрения современного обществоведения?

В свете формационной концепции развития общества К. Маркса и Ф. Энгельса социализм – фаза, ступень новой, коллективистской в своей основе формации, закономерно (то есть на основании поступательного развития производительных сил) сменяющая капитализм как наиболее развитую форму индивидуалистически ориентированного общества (см. примечание № 1). Эта формационная трактовка социализма была свойственна, в конечном счете, равно и коммунистическому движению (ставившему во главе средств перехода к социализму политическую революцию), и социал-демократическому движению (полагающему в качестве исходного средства перехода к социализму политическое реформирование общества). Разногласия касались в большей мере средств реализации конечной цели, чем самого понимания ее характера (хотя есть разногласия и этого рода).

В современной литературе этой формационной трактовке социализма противостоит его трактовка, которую мы бы назвали политизированной: социализм трактуется как определенная политическая линия, отражающая конкретные социальные интересы (см. примечание № 2). Существует множество вариантов этого политизированного объяснения социализма, однако общее основание у них одно – трактовка современного общества по критерию, в котором преобладает обособленная оценка его технической базы: «индустриальная цивилизация» (З. Млынарж или тот же С. Стан­кевич), «эффективное (или – альтернативно – неэффективное) производство» (М. Джилас), «постиндустриализм» (З. Бжезинский) и т.п. При таком подходе различия коммунистической, социал-демократической, буржуазно(либерально)-консервативной политики становятся решающими в оценке состояния общества, а идея закономерного формационного перехода в этих различиях различных политик просто «растворяется» и тем самым теряется.

Жива и очень распространена до сих пор и полуутопическая трактовка социализма как некоторого идеального состояния, некоторой идеальной социальной справедливости и благоденствия, к которым люди могут стремиться, но которые в полной мере никогда не могут быть реализованы на практике (см. примечание № 3).

Мы полагаем, что в анализе истории под тем углом зрения, который обозначен нами в заголовке статьи, плодотворным может быть только формационный подход. Научная аргументация в его пользу – это самостоятельная проблема. Однако в данном конкретном случае исследование может быть действительно полным, системным, не ограниченным лишь мало что значащими без критично-следственного анализа понятиями «ошибка», «злоумышление», только при опоре на формационную концепцию. Нужно методологически единое основание и для характеристики хода истории, и для политической линии, и для индивидуальных и групповых ошибок и т.д. и т.п.

Найти единство подхода в объяснении и потенциальных возможностей, и причин того, почему эти возможности остались не реализованными, и характера объективных процессов и субъективных воздействий на эти объективные процессы, найти формационное обоснование самого характера субъективности, влиявшей на ход истории, – вот задача, которую мы себе ставим.

* * *

Начать нам надобно, очевидно, с анализа революций прошлого: каково было их формационное содержание и каковы были их конкретно-исторические ход и результаты?

Начнем с Великой Французской революции. Было ли возможно установление прямой власти буржуазии и буржуазных общественных отношений во Франции в результате революции 1789–1794 годов? Абстрактно рассуждая – да! Конкретно – нет, и еще раз нет!…

Буржуазия к тому времени еще не осознавала себя как класс, на котором держится производство. Она им почти не занималась. Торговля и спекуляции – вот видимое лицо тогдашней буржуазии. Политическое самосознание буржуазии было на столь же невысоком уровне, как и ее участие в производстве: она враждовала с дворянством, но ему завидовала и, сколько могла, подражала. Не очень ясно виделся буржуазии и круг ее врагов, и круг ее необходимых союзников. Свой интерес понимался буржуазией очень конкретно и одновременно очень узко: его общеисторическая перспектива была ей самой (в лице и ее теоретиков, и ее практиков) вовсе неясна. Соответственно, недостаточно оформленной, недостаточно гибкой и универсальной была и структура ее политической организации.

Может быть, именно в этой неразвитости и незрелости нового и заложена причина именно такой формы продвижения к новому, как политическая революция? Ведь, если новое уже экономически вызрело (эволюционным путем) внутри старого и под его прикрытием, то и политическое развитие, как правило, не требует радикальных политических революций (кроме сравнительно редких случаев, когда общество нуждается в смене авторитарного политического режима на какой-либо из вариантов демократии).

Мы усматриваем определенную историческую аналогию общественно-политической ситуации 1789–1794 годов во Франции и положения в обществе после Октябрьской революции 1917 года в России. В обоих случаях новое еще не вызрело в старом, но «роды» были ускорены политической революцией. Однако ситуация в 1917–1920 годов в России была связана с формационным переходом более высокого исторического порядка, а потому она оказалась намного более сложной.

Новое качество формационного перехода (одновременно делающее его и на порядок более сложным) состояло в России в том, что переход от капитализма к социализму в основе своей всегда в той или иной мере планомерен, ибо эпоха индивидуализма сменяется коллективизмом, тогда как переход от феодализма к капитализму в основе своей в чем-то стихиен, ибо обе формации существуют в рамках принципиально одной системы индивидуализма.

Переход от феодализма к капитализму, конечно, получает соответственное (но всегда превращенное) отражение в сознании, в субъективной деятельности главных действующих лиц, и этого превращенного осознания в принципе здесь исторически достаточно. А поскольку строгий научный проект перехода от старого к новому в границах однотипного (индивидуалистического) общества был бы избыточным, то он оказывается и не нужным.

В отличие от этого переход от капитализма к социализму является переходом между обществами разного типа (одно – индивидуалистическое, другое – коллективистское), а потому становление и развитие общественных отношений преимущественно в коллективистской форме требует научного проекта, научно обоснованной планомерности, научного обоснования и цели и средств ее достижения, чтобы достигнутый результат соответствовал запланированной цели.

Эту постановку проблемы можно (и, очевидно, следует) «перевернуть»: развитие сложной, высокопроизводительной (одновременно и экологически опасной) техники, усложнение хозяйственных связей, основанных на разделении труда, все возрастающая роль науки как производительной силы, науки как основы эффективного управления, научной и общекультурной подготовки работников как все более важного элемента производственной деятельности требуют в совокупности целенаправленной координации общественного процесса в целом, т.е. планомерности, т.е. общественного развития по научно обоснованному проекту.

В середине XIX века эта тенденция производительных сил и общества в целом была в самом общем виде обозначена К. Марк­сом и Ф. Энгельсом.

В начале XX века эта тенденция была признана одной из сущностных для капитализма того времени – монополистического капитализма (В.И. Ленин, Р. Гильфердинг, К. Каутский и др.). Однако в практическом, реальном функционировании общества к тому времени эта тенденция еще очень и очень мало себя проявила.

Поэтому и после революции 1917 года эта тенденция сначала была понята в самом общем, избыточно абстрактном виде. А практический смысл она могла приобрести (то есть реализоваться как условие движения общества к преобладанию коллективистских начал его организации – к социализму) только в том случае, если бы были последовательно осуществлены все степени опосредствованного движения от абстрактной идеи к прикладным технологиям.

Вот здесь и «срабатывает» историческая аналогия (отражающая, как мы полагаем, определенную историческую закономерность) революции 1917 года с революцией 1789–1794 годов: и в том и в другом случае общество было не готово к непосредственной реализации тех конечных целей, которые были выдвинуты в качестве целей революции. Предпосылки нового уже есть, есть и некоторые его элементы, но новое качество как формационная ступень еще должно и может сложиться только как результат длительного эволюционного развития, для которого политическая революция формирует некоторые потенциально оптимальные условия.

Стихийному движению французского общества от феодализма к капитализму как таковому понадобилось более 80 лет развития и преобразований – с 1789 до 1871 года (взяты даты примерных политических границ формационного перехода). После революции 1789 года капитализм во Франции развивался эволюционно (несмотря на революции 1830 и 1848 года), а у власти стояло дворянство. И только в 1871 году буржуазия сама взяла власть в свои руки!

Еще более стихийному движению российского общества от капитализма к социализму понадобилось около 70 лет (с 1917 до 1985 года), чтобы планомерность из декларированной (когда она была фактически худшей формой стихийности) и ненаучной (то есть опять – таки фактически стихийности, ибо в основе ее лежала вульгарная идеология) стала становиться собственно планомерностью, и наметился возможный выход общества СССР из формационного тупика, а также обозначилась реальная (хотя и очень труднореализуемая) возможность выхода советского общества как целого на первый формационный уровень нового – уровень действительного социализма.

Революция 1917 года под эгидой социалистических конечных целей была для своего времени оправдана и закономерна. У нее был огромный позитивный потенциал, который преимущественно по объективным причинам (но и по субъективным причинам тоже) был реализован в относительно малой степени и непомерно дорогой ценой. В целом эта революция во многом очень способствовала (и своими позитивными, и своими негативными следствиями) формационному прогрессу как своей собственной страны, так и человечества в целом.

Конечно, в ретроспективной оценке 1990 года эта революция (даже в рамках последовательно научного современного марксизма) видится уже в несколько ином свете, чем ее видели большевики 1917 года. Но ведь и революция 1789–1794 годов видится современному исследователю в несколько ином свете, чем Якобинскому клубу, поднявшему в те далекие годы лозунг-мечту о «свободе, равенстве, братстве»...[6]

Историю бессмысленно судить: ее надо анализировать, стараясь насколько это возможно (хотя бы по рецепту «социологии знания» К. Мангейма) защитить объективное научное исследование от неизбежных элементов идеологического воздействия на формулируемые выводы. Уйти вовсе от идеологического влияния – чистая утопия. Мы познаем общественный процесс, в который сами включены в качестве активных действующих лиц. Поэтому наивно было бы пытаться целиком, без остатка абстрагироваться от самих себя: способность субъекта познания к самопознанию – один из коренных философских вопросов нашего времени (см. примечание № 4).

История уже состоялась. И нарастающее со временем требование целенаправленной саморегуляции общественного процесса в качестве безальтернативного условия предполагает не эмоции и реминисценции по поводу состоявшейся истории, а ее объективного научного исследования для вполне конкретных («технологических» по своей природе) практических выводов.

Итак, самая общая, основанная преимущественно на исторической параллели, оценка возможности успешного продвижения к социализму сразу после политической революции, ставящей соответственные «высокие» цели, пессимистична! Если бы абстрактные возможности такого успешного продвижения к социализму в России и были, то конкретная ситуация неизбежно предоставила бы такое нарастание помех этому продвижению, вплоть до практически полной потери способности продвижения в декларированном направлении.

Попытаемся теперь кратко проанализировать наличие в те годы самих по себе абстрактных возможностей продвижения к социализму. Иначе говоря, не было ли само по себе выдвижение социалистической программы заведомой утопией? Или речь должна идти о том, что при переходе от фактических, отнюдь не утопических формальных возможностей к их конкретной реализации неизбежно возникают такие факторы деформации реального продвижения к цели, которые в конце концов делают наиболее вероятными именно исторически тупиковые «деформированные» варианты?

* * *

Начнем с анализа экономических условий продвижения общества к социализму.

Если под социализмом иметь в виду полное устранение наемного труда и отчуждения средств производства от работника, то такого социализма нет и быть не может, поскольку в полной мере такое устранение было невозможно тогда и невозможно до сих пор в принципе. Машинное производство не устраняет ни отчуждения (существование которого обусловлено разделением труда), ни наемного труда, хотя бы это был уже найм себя как индивида собой же как частицей коллективного собственника (см. примечание № 5). Разделение владения, распоряжения и использования собственности в рамках современного машинного производства снять невозможно. Можно оптимизировать в том или ином направлении взаимоотношение собственности и труда как противоречивых сторон единого, оптимизировать положение работника как участника отношения собственности и главного действующего персонажа процесса труда, но не более. А потому большего никакая политическая революция, если она остается на земле объективности, а не воспаряет в облаках утопий, сделать не может.

К моменту самой революции 1917 года никакой достаточно конкретной (на уровне социальных технологий) программы формирования экономики социалистического типа у большевиков не было, да и быть не могло – Россия нуждалась в революции буржуазно-демократической (крестьянской), но не в непосредственном движении к социализму (см. примечание № 6).

Попытки формирования такой программы, где элементы реального подхода были еще замешены исключительно на утопических основаниях, делались большевиками весной 1918 года, но даже эти попытки были сорваны гражданской войной. В ходе этой ожесточенной войны уровень утопических представлений о переходе к социализму не только не снизился, а приобрел еще большее значение, что и зафиксировал «военный коммунизм».

К 1921 году гибельность утопической программы перехода к социализму стала очевидной. Начинаются поиски реальных возможностей. Они были выражены новой экономической политикой (НЭП). Эта политика ориентировала страну на государственный капитализм в промышленности, развитие товарных отношений в сельском хозяйстве и его кооперирование (становившееся возможным по мере нарастания товарных связей) (см. примечание № 7). В то время эта ориентация экономики твердо характеризовалась как «переходный период» в движении к социализму. Социализм виделся как экономический строй с одним укладом (государственной и кооперативной собственностью). Фактически это была установка, не лишенная в самой своей основе огромной доли утопизма.

К. Маркс в своих экономических работах показал, что первая фаза новой формации многоукладна: старое в ней органически переплетено, взаимодействует с новым. Из марксовой методологии никак не вытекало, что социализм – первая фаза коллективистской формации – может представлять какое-либо исключение. Однако этот вывод из марксовой формационной концепции остался не замеченным в первые годы революции, когда он мог коренным образом повлиять на программу строительства социализма. Более того, этот вывод и сейчас, когда практика сама «вышла» на многоукладность социализма, никак не увязывается с формационной концепцией К. Маркса. Стереотипы мышления пока господствуют и в проблемах, носящих собственно научный характер...

В те же далекие годы середины и конца 20-х годов утопическое представление о социализме как об экономическом строе только с одним укладом было настолько сильным, что вместо анализа практики (путь, который для В.И. Ленина был все же предпочтительнее, и который позволял ему преодолевать собственные заблуждения) начались попытки обоснования, оправдания именно утопического понимания социализма. В качестве теоретического обоснования утопической установки и на характер переходного периода, и на характер социализма И.В. Сталин (уже в 1925–1926 годах) пытается трактовать социалистическую политическую революцию и переход к социализму как особый случай, как исключение из законов марксова формационного перехода (см. примечание № 8).

Следствием всего этого явилась деформация представления о самой цели реального развития: декларируя «движение к социализму», наше общество фактически двигалось к некоему утопическому образу, не лишенному, правда, в ряде аспектов истинных свойств социализма, но в целом и в главном – в самом понимании в формационном ключе характера экономических отношений – далеком и от истинных свойств, и от возможностей социализма, как он понимается строгой наукой.

Утопическое понимание природы социализма, изначально деформировавшее направленность исторического движения, отнюдь не было случайностью и не может быть сведено к элементарному недомыслию и т.п. В России – по ее уровню формационного развития – парадигма нового понимания общественного развития была возможна только в форме грубой, неразвитой теории, отягощенной прямыми и существенными заимствованиями из предшествующих (целиком утопических) концепций социализма. Марксизм в России (и далеко не только в ней) был возможен только в форме так называемого «предмарксизма» (см. примечание № 9).

Если человек идет по лесу без компаса, он неизбежно начинает кружить, возвращается на собственный след. Вот и движение нашей страны к социализму лишило себя (акцент на субъективный фактор) или не смогло найти (акцент на объективный фактор) – трудно сказать, какой из вариантов доминировал, хотя оба они реально имели место – «компаса» на пути построения экономического базиса социализма.

Более того, капиталистическая экономика на третьей, заключительной фазе развития капитализма[7] имеет хозяйственный механизм, весьма сходный с хозяйственным механизмом первой фазы новой, коллективистской формации – социализмом. Процесс эволюции экономики схематично выглядит примерно так: частно-собственнический капитализм – монополистический капитализм – государственно-монополистический (корпоративно-монополисти­ческий) капитализм[8] – государственный социализм... (проблема последующих ступеней нуждается в специальном исследовании, что и обозначено многоточием в конце схемы). Движение по этому пути (а именно он фактически предопределял новой экономической политикой) было вполне реальным для России 1921–1923 годов. А следовательно, реальным (по крайней мере в абстракции) было движение к социализму как таковому.

В 1921–1923 годах В.И. Лениным был найден реалистический вариант развития экономики. Впереди была не менее сложная и трудная проблема переоценки того, что должно было понимать под социализмом. Надо было бы прийти к известному (и весьма значительному) сближению экономических отношений переходного периода и самого социализма. В принципе (и это тоже было нащупано В.И. Лениным в его самых последних работах) все сводилось к изменению характера экономических отношений в сельском хозяйстве и некоторых других сферах производства. Индустриализация лишь подводила производственно-техническую базу под возникновение и упрочение (вплоть до практической необратимости) кооперации в сельском хозяйстве, мелком и среднем производстве, сфере услуг, торговле.

Однако 1925–1926 годах И.В. Сталиным был обрисован принципиально другой подход к проблеме и переходного периода, и самого социализма. Эта была дорога в тупик.

Если бы Россия двигалась к социализму «по-ленински», т.е. развивая и совершенствуя начала НЭПа 1921–1923 годах, то примерно к 1940 году можно было бы ожидать:

– достаточно развитой индустрии с количественными показателями, близкими к тем, что в действительности имели место, однако «цена» (материальных и человеческих потерь) достижения этого уровня была совсем иной, а его способность к новому развитию – несравненно выше;

– сравнительно высоко развитого сельского хозяйства (с валовым продуктом минимум в 2–2,5 раза более высоким, чем в 1928 году), в значительной мере машинизированного, интенсифицированного, основанного прежде всего на кооперативных началах (кооперативный уровень отношений собственности как более высокий с точки зрения критериев обобществления «перекрывал» бы по своему экономическому значению даже очень значительный элемент частнособственнических отношений, тяготевших к фермерскому хозяйствованию);

– относительно высокой включенности экономики СССР в международное разделение труда на экономических предпосылках конвертируемой валюты и централизованного регулирования основных товаропотоков.

Был бы это социализм с точки зрения экономических критериев. Сколько-то, наверное, «да», хотя во многом еще «нет».

Налицо была бы планово-рыночная экономика со всеми издержками в социальной стороне экономических отношений. Вместе с тем налицо был бы такой уровень экономической развитости, который позволял бы в принципе компенсировать слабые в социальном отношении стороны экономической системы за счет перераспределения прибавочного продукта для обеспечения социальных гарантий. Даже если бы мы оценили этот уровень как самую первую форму собственно социализма – «государственный социализм», то в качестве определений ее качества речь бы шла о неполной, недостаточной развитости, но не о «деформации», как только и можно было оценивать реально сложившееся к 1940 году положение. А если бы оценивали это историческое состояние 1940 года все еще как «государственный капитализм», речь шла бы о «социализированном (причем на достаточно высоком уровне) капитализме».

По показателям экстенсивной развитости (особенно по объемным показателям на душу населения и т.п.) СССР вряд ли бы занял передовые позиции, хотя по абсолютному объему производства показатели склонились в пользу СССР из-за масштабов страны. Вряд ли к этому времени мы превзошли бы развитые страны Европы и США по показателям интенсивности производства. Но по уровню формационной зрелости наша страна была бы на ступень выше всех этих стран. И в этом был бы залог последующего эффективного развития, эффективного, в нашу пользу – пользу социализма, соревнования старой и новой формаций.

Если предположить, что и при этих условиях общая история шла бы примерно такими же путями (хотя и тут возможны свои гипотетические оценки иных ее возможностей), то выигрыш в войне был бы достигнут много меньшей ценой, с много меньшими материальными и особенно человеческими потерями, а восстановление после войны прошло бы также эффективнее и без того полнейшего истощения сельского хозяйства и сельского населения, к какому мы пришли в стране в 1953 году.

В своем последовательном развитии СССР, без всякого сомнения, вышел бы в число преуспевающих стран, успешно решающих и проблемы научно-технического прогресса, и проблемы качества жизни. И уж, конечно, не могло бы в принципе сложиться то нелепое положение, когда по степени развитости некоторых собственно социалистических элементов общественных отношений ряд стран развитого капитализма (в основе своей – все еще капитализма) опережает СССР, страну, настаивающую на своих социалистических целях и традициях. Вся послевоенная (в том числе и современная, конечно) история тогда пошла бы по-другому: формационное историческое преимущество социализма реализовалось бы более прямо, без причудливых зигзагов истории, без реализации через пень-колоду фактически принципов социализма, но на базе внешне антисоциалистической идеологии и т.д.

Таковыми, примерно, по нашему мнению, были гипотетические возможности развития экономических отношений в СССР, если бы все шло «по науке».

Но, конечно, еще сложнее была перспектива политического обеспечения продвижения России после Октября 1917 года в сторону социализма. Планомерность общественного развития, в какой бы форме она не реализовывалась, существенно повышает роль субъективного фактора общественного процесса. Политическая сфера отношений в обществе и есть то пространство, где этот субъективный фактор реализуется. Поэтому ее роль в общем формационном развитии становится в каких-то аспектах определяющей.

Вместе с тем политические отношения достаточно самостоятельны, у них свои законы функционирования и развития. Характер развития политических отношений, следовательно, приобретает формационное значение: предопределяет, быть ли капитализму, быть ли социализму, какой быть социалистической тенденции развития и т.п.?

Может ли политическая революция, поставившая целью движение общества к социализму, ограничиться установлением в политической организации общества широкой демократии? Мы полагаем, что нет. Социализм – слишком абстрактная идея, чтобы могла «сама собой» завоевать прочное и устойчивое большинство. Эта идея не находит себе достаточно понятного и твердого места в совокупности интересов общественных классов и слоев. Только наиболее грамотная часть рабочего класса и часть интеллигенции могут быть способны на то, чтобы сознательно воспринять идею социализма как идею конечной цели социального процесса после революции. При этом надо учесть, что политическая революция – симптом недостаточной зрелости экономических предпосылок революции. Широкая демократия в тех условиях, в которых происходит революция, снимающая отжившие феодальные формы (главное) и некоторые, особенно грубо эксплуататорские формы функционирования капитала (уже не главное в такого рода революциях), может опереться только на программу мелкобуржуазного типа, т.е. в самом лучшем случае на программу эволюции к социализму, когда революцией сняты препоны для этой эволюции (см. примечание № 12).

Для России наиболее реальным вариантом установления такой широкой политической демократии, ориентированной на конечный социалистический вариант развития, была возможность образовать на базе Учредительного собрания широкий правительственный блок партий социалистической ориентации. Интеллигентское доктринерство времен подполья – крайняя нетерпимость к любым оттенкам, к любым частным (с точки зрения формационного процесса) отличиям иной точки зрения, идеологическая эйфория партии, успешно осуществившей политическую революцию, – помешали реализации этого варианта. Мог бы он стать оптимальным? Трудно сказать. Оценка его в качестве оптимального тоже достаточно абстрактна... Реальная история Учредительного собрания в России весьма противоречива. Мелкобуржуазное большинство Учредительного собрания оказалось не в состоянии утвердить два безусловных декрета большевиков: о земле и о мире. Учредительное собрание могло оказаться в конце концов и союзником (вольным или невольным) дворянско-помещичьей контрреволюции. Наше сегодняшнее видение этой проблемы весьма и весьма отличается от конкретных условий политической ситуации и ее развития конца 1917 – начала 1918 года.

Смогла бы широкая демократическая власть справиться с дворянско-помещичьей контрреволюцией? Трудно дать на этот вопрос достаточно определенный ответ. Факт тот, что эта контрреволюция организовалась гораздо раньше выборов в Учредительное собрание, организация ее покоилась на армейских началах, настроена она была более чем решительно (см. примечание № 13).

Смогла бы широкая политическая платформа номинально социалистической ориентации сохранить эту свою ориентацию? Ведь социал-демократического варианта реализации социалистической программы общественного развития (на манер современного шведского) тогда попросту не существовало...

Вот почему мы нынешние (с позиций 1990 года) позитивные оценки Учредительного собрания полагаем недостаточно историчными. Они, увы, избыточно абстрактны и реальной исторической ситуации 1917–1918 годов, ее сложности и противоречивости в должной мере не раскрывают.

Реальный исторический выбор был сделан большевиками в пользу диктатуры рабочего класса. Теоретическое ее обоснование применительно к условиям 1917 года отражено и обобщено в работе В.И. Ленина «Государство и революция». Этот выбор и тогда многими сторонниками социалистической ориентации общественного развития был воспринят как не безусловный и даже как ошибочный. Не безусловным с точки зрения желаемого формационного развития он выглядит и сегодня, в 1990 году, однако в 1917 году у него были и реальные политические основания.

Социалистические конечные цели революции в условиях социально-экономического развития страны в 1917 году не могли быть совершенно добровольно приняты большинством населения страны хотя бы по такой элементарной причине, что значительное большинство вообще (даже на утопическом уровне) не знало, что такое «социализм». Ни о какой широкой демократии для реализации социалистических целей – целей, конкретное содержание которых было непонятно не только большинству населения, а как мы сейчас видим, но и плохо понятно и руководителям партий социалистической ориентации, – в этих условиях не могло быть и речи.

Каковым может быть теоретическое обоснование в этих условиях диктатуры рабочего класса:

– класс в целом непосредственно заинтересован в реализации социалистической тенденции развития и осознает ее не только как абстракцию, но и как тот или иной свой конкретный исторический интерес;

– политический авангард этого класса – его политическая партия – на уровне науки, способной выстроить систему эффективных социально-экономических технологий, знает, что такое социализм и как к нему идти;

– с помощью диктатуры пролетариата как гарантии сохранения социалистической ориентации осуществляются преобразования в экономике, социальных отношениях, культуре, которые формируют у большинства населения конкретный интерес в реализации социалистических целей.

Все это создает возможность перейти от режима диктатуры к режиму широкой демократии, которая в новых условиях (созданных созидательными функциями диктатуры) обеспечивает принятие социалистических ориентаций добровольно, на уровне интереса и той или иной степени их осознания.

Были ли, хотя бы абстрактно рассуждая, возможности реализации именно такой логики диктатуры рабочего класса? Да были. Их реализация была намечена в 1921–1923 годах, частично была начата, но – после смерти В.И. Ленина – свергнута, подменена ориентацией диктатуры класса на диктатуру отдельных политических групп и личностей (см. примечание № 14). Это усугубило ситуацию, ибо в целом созидательная программа диктатуры класса прямо противоречит стремлению закрепить и ужесточить диктаторство групп и лиц: она предполагает выход в конечном итоге на широкую демократию, в которую органически заложен принцип сменяемости руководящих групп и руководителей персонально.

Созидательные (т.е. собственно социалистические) цели диктатуры рабочего класса пришли в антагонистическое противоречие с интересами отдельных политических групп и персонажей, направленными на реализацию диктатуры класса именно и только как своего индивидуального диктаторства (см. примечание № 15). В результате этого «смыслового перекоса» самой диктатуры класса произошла подмена такой диктатуры класса персонализированным «культом личности» – системой личной (и групповой) диктатуры, где сохранение абсолютной власти этой группы и этой личности во главе ее становится самоцелью.

Комплекс причин, обусловивших эту деформацию установки на диктатуру класса, активно обсуждается нашей научной и публицистической литературой. Эти причины достаточно сложны и многообразны: упрощать их (скажем, сводить только к личному честолюбию руководителей) не следовало бы. Во всяком случае, исторический опыт свидетельствует, что вырождение диктатуры класса в «культ личности» произошло в той или иной степени, в той или иной форме во всех без исключения странах, где устанавливался политический режим, теоретически обозначавшийся как «диктатура рабочего класса». Теоретически (т.е. на уровне абстракции) закономерность и целесообразность диктатуры рабочего класса доказуема, но при переходе от абстрактного к конкретному (от идей к технологиям) возмущающие факторы пока в конце концов почти обязательно сводили на нет эту целесообразность.

Мы полагаем, что на пути решительного реформирования советской политической организации, которая была начата В.И. Лениным в 1921 году, эта политическая организация, возможно, могла бы стать способной обеспечить социалистические преобразования в обществе. Это было бы очень и очень не просто, однако, как мы считаем, шанс был. В реальном историческом процессе этот шанс был упущен. Политические амбиции «вождей», их стремление к личной власти, очень быстро превратившие политическое развитие в борьбу за личную власть, увели политическую организацию общества очень далеко в сторону от реализации социалистических целей (см. примечание № 16).

Наконец, третьим важнейшим (и еще более сложным по характеру своего развития) фактором движения общества после политической революции к социалистическим целям является развитие культуры.

Ключевое значение уровня и типа культуры, развития личностных качеств человека для реализации социалистических целей было очевидным еще для утопистов. Утописты их значение чаще всего преувеличивали, однако это было преувеличение особого рода: оно достигалось недооценкой экономических и политических факторов. Получался своего рода перекос в структуре, однако этот перекос фактически не умалял абсолютного значения фактора культуры: без определенного минимума культуры общество не теряет вообще способности к развитию, но к социализму оно может развиваться только при достаточно высоком (в историческом смысле) уровне культуры[9].

[Такого уровня культуры в России 20-х годов просто не было, что, очевидно, и предопределило именно тот конкретно исторический путь развития, который и прошла наша страна.][10]

Примечания и ссылки

1. В работах К. Маркса и Ф. Энгельса просматриваются две взаимосвязанные, но различающиеся трактовки формационного перехода к социализму.

В экономических работах К. Маркса социализм предстает перед нами как продукт нарастающего с развитием производительных сил и разделения труда обобществления производства: на определенном его уровне преобладание индивидуалистического принципа в организации и функционировании экономики сменяется преобладанием коллективистского принципа (особенно концентрированно эта трактовка тенденций развития общества раскрывается в §7 главы 24 I тома «Капитала» и в главе 27 III тома
«Капитала»).

Наряду с этим в других работах присутствует другая трактовка, другая линия анализа, где в центре находится политическая революция, открывающая путь к преобразованию общества. Эта линия исходит из идей «Манифеста коммунистической партии». Обе они с разных сторон отражают реальность, однако степень «пересечения» этих двух линий в творчестве классиков мы бы оценили как минимальную.

Заметим, что в предметном указателе «Капитала» отмечено только одно упоминание о политической революции рабочего класса, причем речь идет об экономических ее предпосылках, а не о ее роли в преобразовании общества.

2. Может быть, наиболее четко это понимание социализма сформулировал С.Б. Станкевич в кратком интервью, оценивая историческое значение деятельности В.И. Ленина. «...Социализм – это не особый способ производства, как полагали многие, в том числе и Ленин. Особого способа производства вообще не существует (он – единый, индустриально-консервативный, ориентированный на регулируемый рынок)... Социализм – это тенденция в общественном развитии...» / Газета «Рабочая трибуна». 22 апреля. 1990 г. С. 3).

3. Очень четко сформулировала суть утопического понимания социализма Н.Я. Мандельштам (Воспоминания // Юность. № 7. 1989. С. 49): «... В начале двадцатого века возникло... убеждение, что уже пора создать такие совершенные, вернее, идеальные формы социальной жизни, которые должны, обязаны, не посмеют не обеспечить всеобщего благоденствия и счастья».

4. Поразительно непрофессиональна, например, в этом отношении статья Ю. Шрейдера (доктора философских наук) «Идеология или сознание? К проблеме выбора» // Знание – сила. 1990. № 3: «... Гипноз идеологии или усилия сознания? – вот главный выбор, перед которым стоит каждый из нас» (С. 39). Автор забывает, что идеологический контекст – выражение и отношение интереса – присутствует в каждом акте и социального, и самосознания. И стремиться создать «деидеологизированную идеологию» попросту наивно.

5. Рассматривая акционерную форму как определенный этап и отрицания старого способа производства и становления нового, этап и форму отрицания частной собственности, подчеркивая ее внутреннюю противоречивость («...как богатства общественного и как богатства частного»...), К. Маркс говорит, что это отрицание существует «...вначале только в такой форме, что рабочие как ассоциация являются капиталистом по отношению к самим себе, т.е. применяют средства производства для эксплуатации своего собственного труда». (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., Т. 25, ч. I. С. 483).

6. См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 16. С. 327.

7. Эта позиция В.И. Ленина отражена в ряде его работ 1921–1923 годов. И даже фактически изначально противник этой точки зрения И.В. Сталин в 1926 году трактует эту позицию В.И. Ленина следующим образом: «...в 1921 году Ленин мыслил госкапитализм как возможную основную форму нашего хозяйствования, а кооперацию рассматривал в сочетании с госкапитализмом» (Сталин И.В. Вопросы ленинизма. II изд. М.: Госполитиздат, 1947, С. 153). В научной литературе того времени преобладала именно эта точка зрения.

Но уже ХIV съезд ВКП(б) в декабре 1925 года пытается снять трактовку промышленности как госкапиталистической, объявив ее неверной, оппортунистической, угрожающей делу социализма.

8. Идея, что для социалистической революции не действительны все исторические законы формационного перехода, послужила одной из отправных точек в формировании сталинизма как системы вульгарной идеологии, псевдонауки. См.: Сталин И.В. Вопросы ленинизма. II изд. М.: Госполитиздат, 1947. С. 111–113.

9. Феномен «предмарксизма» кратко охарактеризован в нашей статье «Какой социализм мы строили?» // Политическое образование. 1989. № 18. С. 39. Подготовлена к публикации также статья: Файнбург З.И. «Марксизм, «предмарксизм», «псевдомарксизм»»[11]. Здесь, может быть, целесообразно напомнить трактовку известным специалистом в области науковедения Т. Куном самого процесса становления новой парадигмы науки: «...Первые варианты большинства новых парадигм являются незрелыми» (Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1975. С. 197).

10. См.: Симония Н.А. Сталинизм против социализма // Вопросы философии. 1989. № 7.

11. Кроме известных, ранее уже публиковавшихся работ см.: Певзнер Я. Конкурентный корпоративно-государственный капитализм // Мировая экономика и международные отношения. 1990. № 3.

12. Мы полагаем, что в истории последних десятилетий и лет есть несколько очень характерных примеров такого рода метаморфоз политической власти и ее социально-экономической ориентированности: Испания, Португалия, Никарагуа...

13. По мнению историка Г.З. Иоффе, высказанному в его книге «Белое дело. Генерал Корнилов». М.: Наука, 1989. 292 с., корниловское выступление в августе 1917 года и есть истинное начало гражданской войны. Она началась не только и не столько против большевиков и их власти – никакой власти у большевиков еще попросту не было – сколько фактически против крестьянских посягательств на помещичьи земли. Не будь продразверстки, гражданская война пошла бы во многом по-другому, но направленность (а фактически – и уровень жестокости) гражданской войны была задана еще до Октябрьской революции корниловским мятежом.

А в январе 1918 года, напутствуя свою армию, Корнилов требовал: «...Вы скоро будете посланы в бой. В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать...» (Цит. по журналу «Новый мир». 1990. № 2. С. 263).

А всем тем, кто оправдывает «белый террор» существованием «красного террора» ВЧК, следует помнить, что в это время (зимой 1918 года) ВЧК вообще еще была в ранней стадии организации.

14. В работах В.И. Ленина 1921–1923 годов настойчиво проводилась мысль, что наибольшая политическая опасность успешному строительству социализма таится в том, что не сами массы строят для себя социализм, а он строится для масс – партией, государством и т.п. Отсюда следовала система мер, ориентированных на максимальное включение масс (прежде всего рабочего класса) в управление, на обсуждение и выяснение на научном уровне характера социалистического строительства, на максимальную демократизацию внутрипартийной жизни и т.п. После 1924 года все эти уже начатые реализовываться меры были свернуты.

15. «…Решительно никакого принципиального противоречия между советским (т.е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц нет», – писал В.И. Ленин (Ленин В.И. Очередные задачи Советской власти. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 199). Увы, мнение это оказалось не то чтобы не безусловным, но и прямо ошибочным: соединение «советского … демократизма» с «дикторской властью отдельных лиц» на практике означало безусловный перевес власти и силы в пользу этих самых «отдельных лиц», что довольно быстро вело в конце концов к режимам «культа личности».

16. Имеется очень большая литература, посвященная различным сторонам становления и функционирования «культа личности» (в том числе и несколько наших публикаций). Нами подготовлена в печать книга: «Культ личности: закономерное и случайное»[12].

Э.Б. Кощеев

Пермский национальный исследовательский
политехнический университет

В МИРЕ З.И. ФАЙНБУРГА
(НА МАТЕРИАЛАХ ЕГО ЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ)

В этой статье жизнь и творчество З.И. Файнбурга представлены с необычной стороны. Традиционному описанию научных и профессиональных занятий здесь противопоставлено описание личных интересов, художественных пристрастий и литературных предпочтений Файнбурга. Обзор книжной библиотеки позволяет увидеть его богатый внутренний мир и широкое поле для научной деятельности.

Ключевые слова: границы мира, границы языка, чтение, литература, книга, образ, архив.

E.B. Koshcheev

Perm National Research Polytechnic University

THE WORLD Z.I. FAINBURG
(BY MATERIALS OF HIS PERSONAL LIBRARY)

In this article the life and work of Z.I. Fainburg presented with an unusual side. Traditional description of scientific and professional occupations are contrasted description of personal interests, artistic tastes and literary preferences Fainburg. Overview of book library allows you to see his rich inner world and a wide field of scientific activity.

Keywords: borders of the world, the boundaries of language, reading, literature, book, image, archive.

«Границы моего языка есть границы моего мира», – писал Людвиг Витгенштейн в своем бессмертном «Трактате». Следуя вольной интерпретации этого высказывания, мы можем сказать, что богатство моего языка определяет богатство моего мира. Если же мой язык скуден (читай Эллочка Людоедка), то и мой мир заканчивается подле собственного носа. Что как не чтение обогащает наш язык, а вместе с ним раскрашивает мир множеством красок, снимая остроту противоречия между внутренним и внешним? Конечно, мы далеки от мысли, что чтение и литература сами по себе делают наш мир прекрасней, добрей и прочее. Но разве литература в ее коммерческих, жанровых, массовых и, наоборот, авторских, высокохудожественных и труднопереводимых образцах так уж далека от жизни?

Разве мы не пользуемся в быту определениями из литературы («Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»), разве нас не вдохновляют подвиги «рыцаря печального образа», разве мы не извлекаем уроки нравственности из опыта литературных героев («Береги честь смолоду»)? Про таких героев и их поступки мы обычно говорим, что автору удалось создать правдивый образ действительности.

На посылке о тесной связи мира языка и литературы с другими сторонами нашей жизни мы и построим свое небольшое исследование. Или, вернее сказать, отправимся в путешествие по кругу личных (главным образом ненаучных и непрофессиональных) интересов З.И. Файнбурга, которые нашли свое отражение в его литературных предпочтениях. Или – еще проще – нашли свое место на его книжной полке. Для этого мы обратимся к тому разделу каталога библиотеки политехнического университета, который принято называть «Из личного архива Захара Ильича Файнбурга». Конечно, мы не претендуем на всесторонний систематический анализ. Наша цель – взглянуть на мир Захара Ильича с непривычной, необычной стороны, отметить всю широту и богатство его личных интересов, взглядов и увлечений.

* * *

Первое, что бросается в глаза при знакомстве с личной библиотекой, – это наличие литературы на разных языках. Помимо родного языка в архиве широко представлен польский и значительно реже немецкий язык. Известно, что Захар Ильич немалую часть всей литературы читал на польском языке, что открывало перед ним дополнительные возможности. К этому факту мы еще вернемся.

Ко второму по значимости наблюдению можно отнести обилие литературы, которая напрямую никак не связана с темами социологии и научного коммунизма. Именно этот сегмент и представляет для нас особый интерес.

Здесь мы обнаруживаем большое количество приключенческой и фантастической литературы, всевозможные альманахи, сборники, ежегодники под известными марками «Поиск», «На суше и на море», «Фантастика», «Мир приключений» и др. Мы хорошо знаем об увлечениях Захара Ильича научной фантастикой и литературной утопией, поэтому у нас не вызывает удивления тот факт, что в библиотеке есть книги крупных фантастов, а также критическая литература из этой области. Каждому из нас знакомы имена Кампанеллы, Уэллса, Азимова, Лема, Брэдбери и др. Все они «рассыпаны» по личной библиотеке Файнбурга. Любопытно, что среди названных имен единожды встречается и «король ужасов» – Стивен Кинг («Мертвая зона», 1987 г.).

К фантастике и приключениям тесно примыкает литература путешествий, спортивного и, как бы сейчас сказали, экстремального туризма. Здесь мы познакомимся с чудесами большого барьерного рифа, кратерами в огне, островами среди ветров; совершим опасное путешествие в Занзабуку, прогуляемся по Антарктиде и Кордильерам. И не удивляйтесь, если рядом с книжкой о малых социальных группах в социалистическом обществе вы обнаружите книгу Л. Воляновского «Луна на Таити». Все смешалось – ум и страсть, лед и пламень. На книжной полке все как в жизни. Кстати сказать, «Лед и пламень» – это название книжки Ивана Папанина. Ее вы также найдете в архивах Захара Ильича в соседстве с «научно-технической революцией» «между двумя океанами» (Иржи Ганзелка). Отдельно отметим, что интерес Файнбурга к охоте и рыбалке нашел свое продолжение в немалом количестве книг о спортивных занятиях на свежем воздухе.

Говоря об активном отдыхе, да еще сопряженном с приключениями и даже настоящими научными исследованиями, мы не можем обойти стороной такую фигуру, как Жак Ив Кусто. В библиотеке мы находим сразу несколько книг, сделанных при его непосредственном участии. Думается, что интерес Файнбурга к морской тематике наиболее полно воплотился в образе ученого-мореплавателя Ж.И. Кусто. А если учесть то невероятное подвижничество, с которым каждый из них относился к своему делу, то возникшая связь кажется совсем не случайной.

Наравне с Кусто можно поставить еще один, только на этот раз литературный, образ. Речь идет об одной весьма примечательной по силе своего воздействия книге – «Такова спортивная жизнь» Дэвида Стори. Это произведение, которое впоследствии блестяще экранизировал Линдсей Андерсон, повествует о сложности человеческих отношений, жестокости профессионального спорта, тяжелой судьбе тех, чьи дни проходят в грубой борьбе за выживание. Такого рода произведения рисуют жизнь не как веселую прогулку и приключение, но как суровое испытание. А по сему следует, что библиотека Захара Ильича состоит не только из «путешествий по морским глубинам да горным вершинам». Добавим, что книга Дэвида Стори на полке Файнбурга оказалась не случайно, ибо профессиональный и любительский спорт всегда входил в область его научных интересов («Спорт и личность»).

Следующий сюжет, достойный нашего внимания, – это очевидный интерес Файнбурга к секретной дипломатии и разведке, шпионским страстям и государственным изменам. Знаменитое произведение «Ставка больше, чем жизнь» Анджея Шипульского и Збигнева Сафьяна, вышедшее под псевдонимом Анджея Збыха, имеется в архиве в двух вариантах – на польском (1969 г.) и русском (1973 г.) языке. Причем на русском языке были опубликованы теленовеллы, а не сам роман. К этой книге примыкают, по сути, беллетризованные мемуары Рут Вернер «Соня рапортует: Подвиг разведчицы».

Следом – тема войны. Здесь мы обнаружим книги по истории Великой Отечественной (а также истории мировых войн), воспоминания участников боевых действий, описания подвигов советского народа, исследования отдельных страниц военного времени. Фронтовые годы Захара Ильича навсегда определили его интерес к этой теме. Вместе с историческими и научно-популярными книгами о войне здесь можно встретить и художественные произведения. Назовем лишь некоторые из них: роман Дитера Нолля «Приключения Вернера Хольта» и Генриха Белля «Где ты был, Адам?». И конечно, не забудем роман Владимира Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Упоминание этих произведений важно еще и потому, что они стали знаками своего времени.

Вместе с популярными жанрами фантастических приключений, морских путешествий и шпионских историй в архиве нашлось место и для детектива. Отметим, что на польском языке авторы детективов составили серьезную конкуренцию известным фантастам. Судите сами: А. Кристи, Р. Макдональд, Д. Хэммет, Р. Чандлер и др. Добавим к этому списку собрание сочинений Артура Конан-Дойля (уже на русском) и наши расхожие представления о преданности Файнбурга научной фантастике – развенчаны. Да, и на каждого сыщика вроде Шерлока Холмса в этой части архива найдется свой инспектор Лосев.

Большое место в библиотеке занимают мемуарные и научно-популярные работы, посвященные историческим личностям – полководцам, революционерам, диктаторам. Не обошлось здесь и без Эрнесто Че Гевары. Вообще интерес Файнбурга к персоналиям – безграничен. Ну скажите, зачем ему понадобились воспоминания последнего императора Китая Пу И? Ответ компетентного читателя может звучать примерно так: «Чтобы понять истоки революции в Китае».

Особый интерес у Захара Ильича вызывают не только и не столько художественные произведения, сколько их авторы. Центральная фигура в этом ряду, конечно, пан Станислав Лем. Личное знакомство Файнбурга с Лемом, переписка, обмен мнениями, работа над предисловиями и критическими замечаниями к работам Лема – все это и многое другое решающим образом определило то место, которое занял Лем в кругу личных и научных интересов Захара Ильича. Любопытно, что книги самого Лема в библиотеке представлены на польском языке.

Помимо Станислава Лема мы бы отметили фигуры таких ярких и крупных писателей, как Дж. Конрад, К. Чапек, Я. Гашек, А. де Сент-Экзюпери, Ф. Кафка, М. Булгаков, А. Грин и др. Если говорить о Кафке, то в архиве он представлен тремя позициями: критическая работа Д. Затонского, биографическая работа Макса Брода, произведение самого Ф. Кафки. И это все на фоне большого интереса к наследию Франца Кафки, например, у тех же французских философов с мировыми именами.

Нужно ли говорить, что художественные пристрастия Файнбурга носили кругосветный характер: французская и немецкая поэзия, английская драматургия, американский роман, японский детектив, польская фантастика и пр. Логично предположить, что следующим шагом должен быть выход в открытый космос. В этом помогут работы Карла Сагана и Владимира Губарева. Впору воскликнуть: «Каких только книг не было в распоряжении Захара Ильича?!»

* * *

Боюсь, что на этом наше небольшое путешествие по книжной коллекции З.И. Файнбурга подходит к концу. Множество сюжетов, тем и любопытных подробностей ждут своего часа. Конечно, Захар Ильич был сыном своего времени, и многое из того, что вы обнаружите в его библиотеке, есть и у вас, на ваших книжных полках. Но все же сам выбор героев – воображаемых и действительных – представляет собой неповторимый взгляд и путь Захара Ильича. И самое главное: кажется, нам удалось показать, насколько богатым и сложным был его внутренний мир, находящий свое продолжение в делах и поступках. Мир, в котором он жил, не имел границ. Оттого мысль Файнбурга всегда отличалась широтой и синкретичностью, была основой его непреходящего по своей актуальности научного творчества.